Утром 19 августа, в половине 9-го, Юра Самодуров разбудил меня телефонным звонком: "Леня, Вы телевизор слушаете? Так слушайте, слушайте - в стране военный переворот! То и значит - Горбачев отстранен, чрезвычайное положение. Во главе - вся компания: Янаев, Пуго, Бакланов, Язов, ну, все те, что и раньше об этом твердили... Да Вы сами слушайте... Я сейчас позвонил туда-сюда - пока никто не понимает, что делать. С Румянцевым мы вроде согласились, что надо всем собираться к Белому дому. Звоните, кому сможете. Пока".
С этого все и завертелось... Встала жена, послушали объявление по телевизору - что значит "поскольку Президент СССР не может исполнять свои обязанности"? Непонятно, что делать. Позвонили туда-сюда - пока никто ничего не понимает. Несколько человек позвонили нам. То ли ехать митинговать надо куда-то - куда? Допустят ли сейчас митинги? Помогут ли митинги? А что поможет? Что другое можно делать? Или вообще надо в Троицк ехать - может, там сейчас быть важнее, пусть каждый старается что-то сделать на своем месте? В Москве народу и так достаточно. Черт его знает, может вообще надо на работу ехать и разбираться в ТЕХе, как у меня на понедельник и было намечено?
Вот это был очень важный момент - и поехал бы. В голове сумбур, что делать - никто не знает, по телевизору идут успокоительные передачи, важнейшие объекты уже взяты армией под охрану, значит, чрезвычайная пружина раскручивается. Что можно сделать около Белого дома, тем более что и неизвестно где он находится, - я о нем только в это утро впервые услышал.
С этой точки зрения, мне понятен промах Коротича - не имея возможности быстро посоветоваться с друзьями, в таких же, наверное, сомнениях, он и решил, что возвращение в страну бессмысленно. Я не оправдываю его, но хочу только сказать, что человек, предоставленный в чрезвычайных обстоятельствах самому себе, может и растеряться, и наделать глупостей. В том числе - и непоправимых. Отсюда мораль - имей друзей.
Решили ехать в Москву - Инна на Чкалова, я - к Манежной площади; вроде по "Свободе" передали, что зовут всех туда. Кажется, Ельцин блокирован еще часов в семь утра, кажется - в Новоогареве. Круто берут.
Часов в 11 я был у здания Моссовета. У памятника Долгорукому, напротив, - человек двести народу с плакатами, много милиции, но все более или менее спокойно, хотя у здания Моссовета народа много больше обычного. Прямо на стене - листовка, "Обращение к гражданам России" Ельцина-Силаева-Хасбулатова, подписано в 9 часов 10 минут утра - значит, тогда еще блокированы не были. Люди все время толпятся около листовки, и кто-то читает вслух. Призыв к всеобщей забастовке и гражданскому неповиновению, объявление притязаний путчистов неконституционными.
По пути на Манежную узнал у спешащего куда-то человека с мегафоном, что, да, надо идти на Манежную, это пока все, что известно.
От телеграфа позвонил на Чкалова Инне, условились встретиться на Ногина и вместе всем идти на Манежную. В этот момент мимо телеграфа проехали БТР'ы.
По пути к месту встречи прошел мимо зданий КГБ и ЦК - благо рядом, - все спокойно, ни войск, ни пикетов. С Кузнецкого моста позвонил в Троицк, в горсовет, чтобы передать нашим то, что знаю сам. Никого из знакомых нет на месте, пересказал все секретарше Лене, чтобы передала, когда появятся. Обменялись информацией с женщиной, дожидавшейся, пока освободится телефон.
Часов в 12 встретились у метро Ногина - пришли Таня, Инна, Саша Гольдин, Володя Чернявский, Андрей Малишевский и Ю.С. На Манежной народ бродит по площади, милиция, военная техника. Человек с мегафоном объявляет, что всем надо двигаться к Белому дому. Туда добрались к часу дня. Еще не добравшись до цели, прочитали первый Указ Ельцина - кажется, о переподчинении союзных структур российским; издан в 12 часов - значит, действуют.
Пошел дождь - спрятались под навесом на тыльной стороне здания, там, где балкон. Незнакомый человек, немолодой, рассказал, как люди на мосту останавливали колонну БТРов. Милиция тщательно проверяет все машины, въезжающие в Белый дом. Подъехали три или четыре крытых грузовика с военными - говорят, ОМОН. Вроде наш, российский. Милиционеры (вооруженные, впрочем, автоматами) о чем-то с ними переговариваются, выходят к ним и возвращаются. Пока все мирно. Когда машины попытались въехать в левые от нас ворота, толпа с диким остервенением кинулась туда и не пустила. Никаким увещеваниям насчет того, что это "наш" ОМОН, баранниковский, что их вызвали сюда для охраны, - не верили, потребовали, чтобы вышли депутаты и подтвердили. Через некоторое время машины втянулись во двор - наверное, кто-то из депутатов вышел.
Мы перешли на другую сторону, к мосту. По пути, на боковой стороне здания, около милицейского поста, группа людей - человек двадцать - окружила двоих военных в форме десантников - здоровые парни, ровно медведи. Женщины агитировали их, совестили, уговаривали не стрелять в народ. Они скупо отвечали, уклонялись от прямых ответов. Одному из них - громадному и, можно было понять, главному, - Ю.С. сунул текст ельцинского Указа; тот взял. Какая-то пожилая женщина, завладев вниманием "главного", настойчиво требовала от него: "Вот дай мне честное слово, поклянись, что ты не выпустишь ни одного патрона в меня, в нас, что стрелять не будешь!" В наступившей паузе военный выразительно, с оттяжкой сказал: "Знаешь, мать, мне это легко обещать - не царское это дело..." - и не закончил. Кто-то в нашей группе сказал: "Братцы, так он же - генерал-майор..." - на его погоне красовалась одна-единственная огромная звезда. А.М. вступил с ним в пререкания по поводу того, кто у того главный начальник - Язов или Горбачев. Военные осторожно выбрались из толпы и пошли, куда им показал милиционер. Потом уже, по фотографиям, я его узнал - это был генерал-майор Лебедь; видимо, в этот момент он шел переговариваться с Ельциным. Не знаю подробностей, но как-то он себя в дальнейшем хорошо проявил, какое-то его подразделение, кажется, охраняло Белый дом; видимо, договорился с Ельциным. После разгрома путча он стал замминистра обороны.
Но в тот момент его ответ произвел на меня впечатление совсем другое: сам-то он стрелять не будет, это ему пообещать нетрудно; стрелять ему просто по рангу не положено. А вот за других, может быть даже за своих солдат, - он не ручается...
Спустились на площадь у Бородинского моста. Поперек Калининского проспекта и набережной десятки, может быть, сотни людей громоздили баррикады. И там, и там уже стояли танковые колонны (или - БМПэшные, или БТРы - не ручаюсь; вникать в тонкости я стал уже потом). Было около двух часов дня. На небе - то солнышко, то несильный дождик, ветер. Компания наша то распадалась, то вновь собиралась под полукруглой эстакадой, спускающейся от здания СЭВ. Таня бегала звонить в гостиницу "Украина" - ее как иностранку пускали. Инна все время стояла под эстакадой. Мы с Ю.С. помогали строить баррикаду через проспект. Люди работали быстро - растаскивали весь стройматериал с находившейся рядом стройплощадки, все, что можно было унести, уволочь, укатить: огромные трубы, станины, бревна, какие-то ковши (по виду, так от экскаваторов); к набережной прокатили несколько ящиков из-под мусора; разобрали до последнего огромную связку арматурных прутьев - метров по 15 каждый, они очень украшали баррикаду, ощетинившуюся навстречу нападающим (позже их всовывали в отверстия гусеничных колес головных танков - чтоб не могли двинуться). С вожделением оглядывали огромные бетонные блоки, громоздящиеся вдоль стройплощадки, а вскоре грузовики стали и возить их волоком на баррикаду к Бородинскому мосту. Работали споро, но без лихорадки. Время от времени кто-нибудь кричал густо стоящим на эстакаде: "Мужики, что стоите? Давайте, присоединяйтесь! Неужто жить надоело? Так хоть о детях подумайте... Ну что стоять здесь зрителями? Давай, присоединяйтесь, мужики...".
Перед баррикадой через проспект выставили в два ряда троллейбусный заслон, опустив штанги и вкатив их туда руками. Колонну из 24-х боемашин вдоль проспекта обступили люди, особенно головные машины, - кричали, агитировали, уговаривали. Танкисты отмалчивались, но слушали. Какой-то мужик рядом со мной надсадно кричал: "Ребята, капитаны, майоры, что вы их слушаете, своих генералов? Да соберитесь, скиньте их и идите к нам - Россия вам за это памятник поставит!" Видимо, зациклившись, он прокричал эту фразу раза четыре - потому и запомнилось.
Около танков я пробыл всего минут десять, что еще говорили - не знаю. Но успокаивало и то, что на многие танки взобрались люди, сидели там - значит, пока военные не очень агрессивны.
В пять часов решили поехать к А.Г. - его дом ближайший, около Пушкинской площади. Надо было закусить перед вечером, малость отдохнуть. Закусили, отдохнули, позвонили. Инна и А.М. поехали по домам, а мы - к Белому дому. Троллейбусы не ходили, поэтому добирались двумя партиями на такси.
У "нашей" баррикады работал подъемный кран, наваливая на нее вожделенные бетонные блоки. Сама баррикада заметно выросла и укрепилась, в других местах тоже строили баррикады, создавая защиту в несколько поясов; деятельность не утихала.
Гера Реле привез от Е.Г. теплые куртки, термос, закуску на ночь. Перед самой уязвимой стороной Белого дома - тыльной, там, где потом проходили все митинги, - начали устанавливать в два ряда машины, впритык друг к другу. Таня взобралась на одну из первых подогнанных машин - мосфильмовскую - и сделала несколько фотоснимков. Вся площадь перед зданием была заполнена народом. Много людей было и на боковой стороне, и перед главным входом. Трудно оценить, но думаю, что несколько десятков тысяч человек - двадцать или тридцать.
Встретили Катю Шиханович и Айхенвальдов, еще много кого не встретили - не знаю, кто как, но я видел только то, что попадало непосредственно в поле зрения, как в амбразуре.
В девять часов вечера у главного входа заговорило радио - Бэла Куркова сообщила новости, указы; кто-то выступил из руководства; на десять часов вечера обещали кормежку и следующий выход в эфир. К этому моменту десять танков Таманской дивизии под командованием майора Евдокимова перешли на нашу сторону - о чем по радио объявил Бурбулис. Известие было встречено с ликованием. По-видимому, это были танки с набережной. Чтобы пропустить их, просили частично разобрать баррикаду, а потом собрать опять. Танки выстроились колонной вдоль площади, около них были толпы народа. Объявили, что у танкистов нет сигарет, - в ответ их завалили всем, чем могли, не только сигаретами. На танках были российские флаги.
Еще раньше накачали дирижабль и высоко в небо, выше флага РСФСР, подняли старый российский флаг, а снизу руховцы пристроили еще свой, украинский. Так они все дни в небе и висели.
В десять часов опять был выход в эфир, потом пошли закусили тем, что сумели достать, немного еды было у нас с собой на ночь. После этого - эпизод с каким-то старшим офицером - полковником? - который, говорят, пытался воздействовать на солдат, перешедших на сторону Ельцина, и уговорить их вернуться в казармы. Погоня за ним толпы и крики человека в мегафон, чтобы ничего ему не сделали. Все на истерике, в темноте, стремительное перемещение большой массы людей. За полковника таки было страшно.
У меня болела нога - какая-то травма колена, - и я, присмотрев себе скамейку у гаража под зданием СЭВ, устроился на ней отдохнуть. Потом ко мне туда пришли наши ребята. Около двенадцати ночи мы попросили дам - Катю и Таню - отправиться по домам, они попрощались и ушли, а мы пошли поближе к Белому дому.
Леонид Литинский (фотографии Татьяны Янкелевич)

От редакции. К сожалению, на этом месте записи, сделанные автором по горячим следам, "для себя", обрываются. Но и этот отрывок, как нам кажется, хорошо передаёт подлинную атмосферу первого дня путча 1991 года. Тем более он интересен ввиду того, что в последнее время опубликовано очень много фантазий на эту тему. "ТрВ" планирует к ней ещё вернуться.

24.08.2001

Написать отзыв