Необходимое уведомление
Когда это было написано, мне было 20 лет. Я работал сторожем в одном из окрестных санаториев, учился в вечернем институте и не подозревал, что стану журналистом. Сейчас можно было бы кое-что подправить, убрать из текста юношескую непосредственность, наивность, максимализм и прочие очевидные слабости. Но это было бы не совсем честно. Поэтому вся подготовка к публикации заключалась в компьютерном наборе текста и минимальной правке стиля в очень немногих местах. Рамки газетной публикации заставляют к тому же опустить солидный кусок мемуара (предысторию, некие обобщения, 1-й день, эпилог). Более полную версию можно увидеть в Интернете (http://www.news.ttk.ru/aug/19avg.htm).

Из дневника
Потом время тянулось очень медленно. Не хотелось приехать туда (к Белому дому. - Прим. ред.) слишком рано, чтобы хватило сил. И в то же время душа ноет: как там? Мать в конце концов уступила и отпустила меня. <...> Выехал полпятого. На этот раз учёл вчерашний опыт и оделся теплей. Около семи был на Баррикадной. Порадовался, что много людей направляется к Белому дому. Я не узнал вчерашнюю площадь. Баррикад стало значительно больше, а сами они - намного мощнее.
Вдоль всего фасада здания было вывешено полотнище российского флага. А это - метров сто в длину и с десяток в ширину. Высоко в небе плавал дирижабль. Меня удивило, что трос, которым он крепился к лежавшим тут же баллонам из-под гелия, был очень тоненький. Обычная верёвка, хотя и капроновая. На тросу были укреплены четыре флага -российский, украинский, грузинский и литовский. Расстояние до дирижабля примерно вдвое превышало верхнюю точку Дома Советов.
В этот день площадь была уже радиофицирована. Передачи из студии, запрятанной где-то в недрах Белого дома, вели Политковский и Любимов. Людей на площади было значительно больше, чем вчера. Точно сказать невозможно, но мне показалось, тысяч 50 было. В это время было очень много женщин, родителей с детьми-подростками. В основном слушали последние новости. Среди них были и приятные. Сообщили, например, что Собчак полностью овладел ситуацией в Питере. <...> Часто передавалось сообщение, что Янаев в разговоре с Назарбаевым дал обещание не штурмовать Белый дом этой ночью. Понятно, верить этому было нельзя. Сообщали, что в Киеве войска подняты по тревоге, но в город не заходят.
Пока было светло, решил обойти вокруг здания. Это оказалось непростым предприятием. Все дороги и дорожки были забаррикадированы. Между деревьев натянули проволоку на разной высоте в надежде, что при штурме кто-то да запутается. Всё-таки проник на ту сторону, где лестница к набережной. Там было немноголюдно. Здесь находились только организованные в сотни добровольцы да журналисты. "Ополченцы" жгли костры, кое-как отдыхали. Для них наступала, по-видимому, уже вторая ночь. У парапета стояли ещё "неохваченные". Их приглашали поступить в помощь медикам, носить носилки. Я побоялся "записаться" (вернее, никакой записи не было), чтобы не подвести потом людей. Я не был уверен в своих силах. Сомневался, не струшу ли в решительный момент, не грохнусь ли в обморок.
Вот с той стороны мне стало как-то не по себе. Эти люди, с обрезками труб и арматурой, с бутылками с зажигательной смесью, отчаянные, готовые стоять насмерть, готовые оказывать сопротивление... Я был к этому не готов. Я считал, что наша задача - "выйти на площадь", показать, что мы есть и мы несогласны. Мы должны повлиять своим безоружным видом на солдата или офицера, чтобы он не поехал по нам на танке, не стал в нас стрелять. А что можно сделать трубой или кирпичом не то что против автомата, а даже против газового пистолета? Не знаю, иногда мне кажется, что я и не прав, а правы те ребята с трубами и кирпичами. Слишком много было поставлено на карту.
Я брёл по периметру Белого дома. Смотрел с парапета вниз, и 10-метровый обрыв с этой стороны казался мне довольно-таки неприступным. Но это смотря для кого. Нет, здесь было тревожно. Сделав круг, вернулся на площадь. В людской массе как-то спокойней. Начинало смеркаться. Куркова по радио обратилась к женщинам с просьбой расходиться по домам. Надо сказать, что, не будучи героем, я до последней минуты не знал, смогу ли я остаться здесь на всю ночь. Лезли всякие сомнения: а вдруг все сейчас разойдутся, вдруг все они живут где-то поблизости. Особенно тревожно стало после 9 часов вечера. В программе "Время" объявили о введении комендантского часа в Москве с 23.00 до 5 утра. Где-то с час я не находил себе места: может, уехать? ну не герой я, что поделаешь? Но время шло, уезжать становилось бессмысленно: до 23 часов никак уже не успевал добраться до дому. Задержат где-нибудь, будет не лучше. Лучше уж здесь, с людьми. Толпа хоть и поредела, но оставалась внушительной. (Хотя "толпа" здесь явно неуместно. Люди, которые вышли сегодня на площадь, - это не толпа. Именно сегодня это не толпа. Именно сегодня они перестали быть толпой, стадом, быдлом. Именно в те часы мы почувствовали себя народом. Русским, российским народом. Да -российским. Тут были кавказцы и евреи, азиаты и хохлы.)
Когда путь домой оказался отрезан, стало полегче. Ну, как полегче. Просто я не дал себе запаниковать. А внутри всё вибрировало. Раз ввели комендантский час, значит, что-то будет. К тому же добавилась тревога за мать. Посмотрела сейчас "Время", и что там с ней происходит?
Ещё одно сообщение из программы "Время" - приступ у Павлова. Взрыв ликования на площади. Дрожащие руки Янаева и приступ Павлова... Не всё ладно во вражеском стане. Потом стали появляться кое-какие слухи. Дело в том, что у многих людей с собой были приёмники. Ловились станции "Свобода", "Эхо Москвы", "Би-Би-Си". Возможно, кто-то из них сообщил, что подал в отставку Язов. И вот оживление в каком-то углу площади. Люди передают информацию, радостная волна пробегает по площади: "Язов подал в отставку!" Через некоторое время: "Крючков подал в отставку!" Снова радость, оживление.
Потом эмоции проходят, вступает логика. Кто-то предполагает: "Не смогли решиться отдать команду на штурм. Сейчас найдут более решительных". И снова - страх. Обычный жуткий страх. Значит, скоро что-то будет. Не может не быть. Ведь завтра, 21-го, открывается сессия Верховного Совета России. У них осталась одна ночь. Потом будет уже труднее. Они сделают попытку этой ночью. У них - последняя ночь. У нас ночь, которая может стать последней. Мысли: "Эти люди вокруг, они подготовились к смерти? Неужели они по-настоящему готовы сегодня умереть? О, Боже, как всё-таки страшно. Ну почему я не бесстрашный герой?"
Я больше не мог оставаться в одиночестве. Тут как раз увидел промежуток между людьми, сидящими на бордюре. Ноги уже устали, и я примостился... Пока устраивался, видно, побеспокоил соседа справа. Я, правда, не видел его лица, он сидел под зонтиком (дождь моросил с небольшими перерывами уже вторые сутки). Он мне ничего не сказал, но я к нему обратился. Не помню свою первую фразу. Нет, примерно помню: "Вы вторую ночь здесь?" - "Прошлой ночью ушёл где-то в первом часу". - "Вчера было так же страшно?" - "Сегодня, по-моему, страшнее".
Вероятно, наш разговор начинался так. Главное, что мой сосед тоже хотел со мной общаться. Я сказал: "Все люди здесь с одной целью, здесь все - единомышленники, в конце концов здесь просто хорошие люди. И всё равно чувствуешь себя одиноким. Может, тем, кто здесь компаниями, с друзьями, с родственниками, им легче?" - "Не думаю. Всем страшно". Я размышлял вслух: "Сейчас, когда ходил здесь среди людей, видел девчонку. Похоже, совсем одна. На вид - лет восемнадцать. Как она может?" Чувствую, он в темноте улыбается: "Что ж Вы не подошли? Постеснялись?" По первым же словам, по голосу ясно: мой сосед - прожжённый интеллигент. Отвечаю: "Зачем мне к ней подходить? Разве я мог ей чем-то помочь? Если бы я сам был смелый и бесстрашный... А так... Только хуже было бы". - "Нет, почему же, всё равно вдвоём легче".
По временам мы умолкали, слушая радиосообщения. В эту ночь в Белом доме находились все демократические деятели России. К народу обращались Растропович, Явлинский, Шеварднадзе, Станкевич, Руцкой. То, что мы вместе, помогало пережить эту страшную ночь. Тем временем наступило 21 августа (среда).
Время от времени по радио поступали такие сообщения: "Колонна танков и БТРов движется в сторону Белого дома по Кутузовскому проспекту". Это в 10 минутах ходьбы. Потом: "Колонна танков движется к Белому дому со стороны Белорусского вокзала". Выступил, по-моему, военный психолог. Рассказал о новом секретном психотропном оружии, действующем на психику людей, вызывающем панику или агрессивность. Не исключалось его применение. Это был один из пиков страха (передаю свои личные ощущуения). Люди были внешне спокойны. Но внешне и я, наверное, был спокоен. Тем более в полумраке.
Потом нас предупредили о возможности применения газов. Сигнал газовой атаки - красная ракета. Напряжение нарастало с каждой минутой. Мой сосед достал марлевую повязку и отдал её мне. Сам же намочил себе водичкой из бутылочки носовой платок. К отражению газовой атаки готовы! Но тогда было не до шуток.
Наступила кульминация этой ночи: "Колонна БТРов прорвала первую баррикаду у станции метро "Баррикадная"". Все, кто до этого сидел, встали. Заработали моторы тех четырёх танков (наверное, забыл про них написать), которые стояли на защите Белого дома. Это были танки Кантемировской дивизии, перешедшие на сторону Ельцина. И тут же вскоре - автоматные очереди откуда-то со стороны СЭВа или американского посольства. Мой товарищ спросил у меня время, чтобы запомнить этот, возможно, последний час. По-моему, было полвторого. Площадь взорвалась скандированием: "Россия! Россия! Россия! Россия!" Люди взялись за руки, образовав несколько цепей.
Но, видимо, человек привыкает и к смертельной опасности. Ни танки, ни автоматчики не показывались. Мы продолжали разговаривать с моим случайным собеседником. О скольком мы успели переговорить за эту ночь! Вскоре к нам присоединился ещё один мужик, потом и четвёртый. То ли в такой компании было полегче, но где-то после двух часов напряжение стало спадать. Кстати, один из мужиков (наверное, я спросил его, готов ли он к тому, что сегодня может умереть) успокоил меня: "Всё будет нормально. Я - счастливый человек. Несколько раз должен был умереть. И сейчас всё будет нормально". У него был необычный вид: седая пушистая борода и добрые глаза с лучистыми морщинками вокруг. (Если начнётся штурм, он собирался по крайней мере одному штурмующему выколоть глаза пальцами, чем нас несколько озадачил.)
Всем моим собеседникам было лет под 50. Обсудили мы перспективы Горбачёва (он находится на даче в Крыму, о чём сообщил Станкевич). Бородач считал, что будущее за Ельциным и Горбачёвым, что дальше будет их сотрудничество. И только это принесёт успех. Мне же казалось, что в любом случае - соавтор он этого переворота или его жертва - судьба Горбачёва предрешена, доверия к нему больше не будет. Похоже, двое других согласны были со мной.
Напряжение, может, чуть-чуть и спало, но внутри всё по-прежнему вибрировало. Теперь в основном осталась тревога за родителей. Стоя в эту ночь в центре Москвы под дождём, мы были уверены, что не спит весь город и все окрестности. А стрелки часов словно остановились. Как передать это ощущение, когда между взглядами на часы проходит всего 5 минут, а кажется, что прошла вечность? И хочется только одного: чтобы скорее взошло солнце. В голове крутится кинчевское: "Солнце за нас".
Между тем приближалось самое опасное время - от 3 до 4 часов. Почему бы нашим гадам не последовать примеру Гитлера? Тем более, психолог предупреждал, что в это время притупляются все чувства человека. И снова поднимается тревога: "Вот сейчас, когда люди чуть расслабились, они могут застать врасплох".
Поступала и хорошая информация: народным депутатам, выехавшим навстречу войскам, удалось завернуть некоторые колонны. Отличился Олег Румянцев, который "пленил" 9 БТРов, а остальную колонну развернул обратно (и лишился при этом передних зубов, как потом оказалось). После трёх часов ждали уже атаку не армии, а спецназа КГБ. Это должна была быть небольшая группа - человек 100 отборных профессионалов. На нас бы они, вероятно, не разменивались. Может, только проложили бы сквозь нас проходы.
Из Белого дома людей на площади попросили закрыть зонты: сверху следили за всеми перемещениями по площади. Спецназ мог быть и в штатском. Руцкой, ответственный за оборону, попросил всех отойти на 50 метров от здания и отдал приказ омоновцам, которые с автоматами по двое находились у каждого окна, открывать огонь без предупреждения при любой попытке прорваться к зданию.
На площади находилось много бригад врачей, которым пришлось поработать. То и дело прокатывалось: "Врача, врача, врача". Неудивительно, что некоторые люди не выдерживали страшного напряжения. Не знаю, были ли инфаркты, но обмороки были точно.
Полпятого неожиданно погасли уличные фонари. Было ещё темно. Подумалось: ну вот, теперь уже точно, сейчас начнётся под покровом темноты. Но нет. Пока всё спокойно. И темнота стала переходить постепенно в предрассветную серость. Светлеть начинало где-то слева от свечки СЭВа.
Неужели мы выстояли? Ещё ждали Витебскую дивизию, где, по слухам, служили выпущенные уголовники, но уже как-то не верилось, что утром они решатся на то, на что не решились этой длинной ночью. Мы выстояли! Мы оказались не хуже литовцев. Спасибо им. Они показали нам, что нужно делать, когда к людям начинают относиться, как к быдлу. Литва показала, что надо делать, когда по вам едут танки. Спасибо, Литва. Не было бы мужества Вильнюса - не было бы подвига Москвы. Пусть в 9-миллионной Москве нашлось всего тысяч 100 таких людей, но будем надеяться, что завтра их станет больше. Будем надеяться, что за этими людьми будущее.
Мы с моим товарищем уходили с площади в восьмом часу. Вовсю лил дождь. Площадь уже почти опустела. Было ещё тревожно, но верилось, что всё будет хорошо. Тем более, что навстречу нам, от метро, шли новые люди, шли продолжать вахту. Мы расстались у метро, попрощавшись и пожав руки. За эту ночь, которую мы пережили вместе, мы так и не познакомились. Конечно, он что-то рассказывал о себе, а я о себе, но так друг другу и не представились. Да и разглядел я его только утром: очки, близорукий прищур, зелёная брезентовая стройотрядовская куртка.

Факультативная мораль
Социологи говорят, что интерес к событиям августа-91 в обществе сегодня минимален. Не знаю, многие ли из читателей "Троицкого варианта" захотели потратить время на 14 килобайт вышенапечатанного текста. Основной смысл этого писания - сказать тем, кто пытается составить себе представление о тех событиях по нынешним газетам и передачам: "Было очень страшно". Говоря языком школьного учителя литературы, страх - основной герой этого отрывка. Сейчас кое-кто называет тот путч "опереточным" (по моим наблюдениям, чем дальше от эпицентра находился человек, тем опереточней ему представляются события). Гэкачеписты говорят, что ими руководило желание спасти страну и на жертвы среди мирного населения они никогда бы не пошли. Ложь. Жертвы в течение того года были уже в Тбилиси, Вильнюсе, Риге. Самоубийства министра внутренних дел Пуго и маршала Ахромеева свидетельствуют, что путчисты прекрасно понимали степень своей вины. Единственным их желанием было вернуть подчинённое народонаселение в состояние страха и полного повиновения, в котором страна пребывала многие десятилетия и из которого начинала постепенно выходить. И танки были не "опереточные", не те, что ездили на майских парадах с выкрашенными белой краской колёсами. Танки были обшарпанные, грязные, прибывшие неведомо из каких степей. И их было очень много. Было так страшно, что, находясь там, я думал: "Если эти люди сегодня выстоят, не может быть, чтобы в будущем их хоть что-то смогло бы ещё испугать". Я был уверен, что сам навсегда избавлюсь от страха. Это оказалось самым большим заблуждением 10-летней давности. К сожалению, новой страны так толком и не получилось, и мы до сих пор то и дело оказываемся перед тяжёлым выбором: "выходить на площадь" к невидимой бесконечной баррикаде или прогнуться, стушеваться, пересидеть в кустах. К сожалению, в этой стране, нашей стране, по-другому пока никак...

31.08.2001

Написать отзыв