 |
|
 |
|
| Отзывы читателей |
| Давайте обсудим |
| Поиск по газете |
| О газете |
|
|
|
 |
|
|
<< Май 2008 >> |
|
|
|
1 |
2 |
3 |
4 |
| 5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
| 12 |
13 |
14 |
15 |
16 |
17 |
18 |
| 19 |
20 |
21 |
22 |
23 |
24 |
25 |
| 26 |
27 |
28 |
29 |
30 |
31 |
|
|
|
|
|
|
|
|
| 
|
|
|
Память |
|
|
Довлатиана
Михаил Лунин
Без особого шума, понедельнично, прошло 3 сентября - День рождения
Сергея Довлатова. В этом году ему могло бы исполниться 60. Отсутствие шума
понятно. Довлатов не стал и, по-видимому, не станет классиком
тургеневско-толстовского типа. Как обошла эта участь Хемингуэя или, скажем,
Венедикта Ерофеева, культовых писателей целых поколений. Такой же статус
имеет Довлатов в глазах тех читателей, которым сейчас по 25-40. Осмелюсь
утверждать, что за последнее десятилетие в русской литературе не было
автора, который мог бы конкурировать с ним по силе читательского интереса.
Косвенно об этом свидетельствует и обилие книг, в названии которых
фигурирует фамилия "Довлатов". Первопроходцем стал М.Веллер, "Ножиком
Серёжи Довлатова" проложивший себе тропку к известности (о Веллере и о его
маркетинговом приёме я писал в одном из "Библиокомпасов" несколько лет
назад). С тех пор на книжной полке "довлатианы" прибыло. Ниже -
мини-рецензии на несколько таких книжек. Писались они для себя, на память,
но, надеюсь, могут быть интересны читателям "Троицкого варианта", т.к. в них
много самого Довлатова.
Рейн Е.Б. "Мне скучно без Довлатова".
Не продаётся вдохновенье, но нужно рукопись продать. Те самые
"примесь искусства в торговле и примесь торговли в искусстве", о чём есть в
записных книжках Венедикта Ерофеева (кстати, в книге Рейна есть его фото,
хотя фамилия, по-моему, так и не упоминается). Из-за названия книгу покупаешь,
хотя речь идёт совсем не о Довлатове. Автор знает себе цену, чтобу
снисходить до жизнеописания более знаменитого товарища. Подзаголовок,
долженствующий, видимо, уточнить содержание книги, - "Новые сцены из жизни
московской богемы" - тоже к нему (содержанию) отношения имеет мало. Речь в
равной мере может идти и о Ленинграде, и о Нью-Йорке, и о Париже, словом, о
всех местах, где побывал автор.
Тем не менее и в любом случае я люблю этот жанр - мемуары
современников, в которых то и дело встречаются живущие ещё люди. Книга -
смесь баек, воспоминаний, наблюдений и верлибровых рейновских поэм,
преимущественно, на мой взгляд, неудачных. Например, я не понимаю, зачем о
похоронах Ахматовой писать плохо ритмизованной прозой. А практически во
всех случаях это проза и есть: не всё то, что произносится нараспев, - поэзия.
Подъёмы до этого состояния можно перечесть по пальцам. Никакого
сравнения с Бродским, как бы ни пыхтел в послесловии один из
многочисленных товарищей Рейна, безусловно, быть не может. Вообще, это
смешной приём - поднимать автора, сравнивая его с кем-то другим и выискивая
сильные и слабые стороны того и другого. Особенно нелепо это в нашем
случае. Достаточно понять, что в разговоре о творчестве Бродского никому и в
голову не придёт сравнивать его с Рейном. Хотя, безусловно, они были
друзьями и какое-то влияние друг на друга, наверное, оказали. Так же и
Довлатову он уступает как рассказчик.
Вектор, мироощущение, стиль и
даже круг общения - те же, но остроумия меньше, и это заметно.
И ещё. Возможно, я становлюсь антесемитом, но... Каким-то
непостижимым образом 90% упомянутых Рейном людей - евреи. Ощущение
какой-то местечковости. И даже выпячивается: не Борис, но Борух Слуцкий.
Думал, просто поэт. Нет, надо знать - еврей. А зачем?
Генис А. "Довлатов и окрестности".
Одалживал ли столько Довлатов при жизни, сколько раздаёт после смерти?
Веллер, Рейн, Генис (есть ещё книжка Ефимова, которую я пока не прочитал),
ставя фамилию Довлатова на обложку, обрекают свои книги на успех у
читателей. Я же, наверное, не исключение? Всё исправно покупаю. В надежде
найти крупицы довлатовского юмора, фактики биографии. В книге Гениса в
гомеопатических дозах это есть. Высказывание Бахчиняна о Довлатове:
"высокий, как надои". Но есть, как и у Веллера с Рейном, примесь из душка
ростовщичества, желания самовозвыситься на фоне и даже осторожно свести
счёты.
Пройдусь, однако, по страницам с загнутыми мной уголками (память
-инструмент ненадёжный):
"Сергей никогда не начинал и не заканчивал рассказ смешной фразой".
Многозначительно. А кто-нибудь начинал? Что значит фраза смешная сама по
себе, вырванная из контекста? С десятью ошибками в трёх словах?
"От трагедии тоску отличает беспросветность, потому что она не кончается
смертью". Снова красиво сказано. И снова ни о чём. По сути даже глупо. Но для
наполнения страниц сойдёт.
"С мёртвым я, пожалуй, сдружился ближе, чем с живым. Никаких
некротических явлений, просто - возраст. Он умер в 48, а мне сейчас -45".
Обычное дело. У мёртвых знаменитостей после смерти друзей всегда
прибавляется. Любой знакомый или встречавшийся пару раз становится лучшим
другом. Главное - безопасно. Не отошьёт желчной шуткой, не даст в морду.
"Довлатов был профессиональным не только рассказчиком, но и
слушателем. Именно поэтому говорить с ним было мучением". Не то что писать
после, рассуждая о беспросветности тоски в отличие от трагедии и призывая в
союзники Довлатова.
"Ненавидя претенциозный монументализм, Сергей был дерзко
последователен в своих убеждениях: "Рядом с Чеховым даже Толстой кажется
провинциалом"". Та самая гомеопатия. Надо ли говорить, как понравилось мне
это суждение.
И ещё: "Он и исторические романы презирал, считая их тем
исключительным жанром, где эрудиция сходит за талант". Не знаю, перенял ли
я такое же отношение к исторической литературе у Довлатова (может, где в
книгах у него встречается), но почему-то я давно думаю так же. А уже
следующей фразой Генис выставляет себя на посмешище: "Сергей вообще не
стремился узнавать новое". Такая вот простота.
Ефимов И.М. "Эпистолярный роман с Сергеем
Довлатовым".
Поначалу мне показалось, что и эта книга из рейнско-генисовской серии -
спекуляция на известном имени. Какая-то рутинная, нудная, преимущественно
деловая переписка, изредка оживляемая остротами исключительно в
довлатовских посланиях. Со скуки я даже начал отмечать упоминания Гениса,
собираясь их использовать в развитие тезиса, изложенного в комментарии к
"Довлатову и окрестностям" (так, наверное, и сделаю в конце, не пропадать же
трудам). Хотя я не прав: о скуке говорить не приходится. Какими бы сухими ни
были письма, во многих из них та самая пресловутая "гомеопатия". Читается всё
довольно легко. Но если бы не было финала, несомненно, поставил бы
Ефимова в ряд к Рейну, Веллеру и Генису. Но, с другой стороны, не будь и
длинной "подводки", финал не произвёл бы того сильного впечатления, которое
он производит.
Как ни странно, последние страниц 50 придали совершенно другое
звучание всей 450-страничной книге. Обмен несколькими сверхоткровенными
письмами после ссоры, действительно, открывает что-то новое в Довлатове.
Вернее, несколько меняет акценты и оттенки в том, что было давно известно.
Было известно, что к Довлатову вполне применима поговорка "Ради красного
словца не пожалеет и отца"? Да. Но мне казалось, что желчность,
язвительность, зубоскальство прощались ему ввиду очевидной талантливости.
Похоже, нет. Не прощались. Так выходит не только из суждений Ефимова,
"разгадавшего" своего друга после 20 лет знакомства (это можно было бы
списать на "обиженность", хотя Ефимов не так прост, как тот же Генис), но и
судя по последним письмам самого Довлатова, в которых он признаёт своё
злоязычие и своё из-за него постоянное одиночество. Хотя что первично, а что
вторично, понять тут невозможно. Я думал, был круг, "компания", которую
Довлатов "не трогал", довольствуясь теми, кто в этот круг "избранных" не
входил. Похоже, тоже нет. Друзьям доставалось так же. Даже Бродскому
"посвящено" несколько колкостей, а он-то, казалось, для Довлатова -
небожитель.
Ефимов пишет (в одной из своих книг; отрывок воспроизведён на
фронтисписе этой), что Довлатов создал своему герою (себе) образ "печально
непонятого", "печально остроумного", "печально выпивающего" благородного
рыцаря, "и каждый русский читатель мысленно восклицает: "Да это же я, я!"" Не
знаю, как каждый, но я, действительно, могу сказать, что Довлатов мне близок и
понятен, как никто другой. Я нахожу в себе многие из его качеств, особенно -
что касается недостатков. (Хотя, честно сказать, своё желание пытаться в
каждом высказывании собеседника, особенно близких людей, найти что-то
смешное, что-то достойное остроты, желание язвить, постоянное
провоцирование собеседника, подколки, желание по возможности любой
разговор выворачивать к абсурду, иногда клоунничая, шутя нон-стоп, часто
неудачно, я не считаю таким уж большим недостатком.) Я не совсем сошёл с
ума, чтобы проводить такие наглые параллели, но в 10-кратном уменьшении,
мне кажется, я хорошо понимаю, о чём идёт речь. Меня так часто близкие люди
упрекают в эгоизме, чёрствости и невнимательности, основываясь на моих
идиотских репликах, хотя обычно эти реплики произносятся лишь в попытке из
всего сделать каламбур, шутку, остроту. И, как правило, в них не вкладывается
того смысла, который они по идее несут, исходя из "голого" значения слов.
Реплики поверхностны, внешни, а люди (причём даже близкие) видят в них
глубину и, собственно, мою суть. Хотя, наверное, это уже и суть. Ведь часто
невозможно удержаться от каких-то слов, даже когда знаешь, что реакция
будет неадекватной, вернее, не такой, как хотелось бы. Так вот, по-видимому, у
Довлатова всё это было сильно гипертрофировано. К тому же он всё выносил
"на обозрение", в книги. Обиженных оказалось много. Но ведь почему-то стал
этот ужасный тип самым известным прозаиком 3-й эмигрантской волны.
Наверное, дело не только в текстах (хотя они и гениальны). Наверное, всё-таки
остались люди, переступившие через обиды (что обижены были все, после
этой книги сомнений практически не остаётся) и поспособствовавшие
"раскрутке" именно Довлатова.
Теперь "пройдёмся" по тексту. "Гениссиана":
"...По недосмотру алкоголика Вайля и мудака Гениса". "Виноват кретин
Генис". "...Все участники этой истории, включая Петю [Вайль] и Сашу [Генис], -
хитрые свиньи". "...С теми же Вайлем и Генисом, легко и весело предавшими
меня".
Всё это ни о чём не говорит, кроме того, что Генис опрометчиво написал,
что с мёртвым Довлатовым ему, де, проще. И так-то было похоже на
банальность, общее место, а после этих цитат и подавно. Хотя справедливости
ради надо сказать, что и добрых слов в адрес обоих в письмах хватает.
"Я вдруг вспомнил, что ни одной книги в своей жизни не бросил, не
дочитав". Зацепило, потому что у меня "та же фигня". Постоянно на этот счёт
мучения: тяжело бросить книгу, даже если не нравится. Правда, несколько
таких случаев всё же было, и я их помню: Мамлеев "Голос из ничто" (на первых
страницах; хотел даже в мусоропровод бросить, но не решился. Когда недавно
эта книжка попалась на глаза, я удивился: был уверен, что выбросил-таки в
мусоропровод), Ницше "Так говорил Заратустра", Акутагава "Рассказы" (и то из
700 страниц где-то 300 одолел). Может, ещё было 2-3, но не помню.
Просто понравилось:
"...За последнее воскресенье написал [для прессы] 16,5 страниц, 7 -о
Николае Клюеве, 5 - о телефонном обслуживании в СССР и 4,5 о фестивале на
Брайтон-бич, на котором я не только не был, но даже не уверен, что он
состоялся". Очень близко по теме.
"Может быть, это антисемитизм, но я не готов воспринимать такое
количество чистокровных евреев - ни одного человека, хотя бы на секунду
усомнившегося в своём совершенстве".
"Всё равно что дать к "Лолите" эпиграф: "Любви все возрасты покорны"".
"И вообще, они ["Ньюйоркер"] меня и Кундеру называют всё время вместе
как двух продвинувшихся восточноевропейцев". То-то к Кундере у меня такой
непонятный интерес...
"Извините за мысли". Так Довлатов заканчивал некоторые письма к
Ефимову.
Сухих И. "Сергей Довлатов: время, место, судьба".
Нормальная, ровная книга. Не вызывает ни отвращения, ни восторга. Автор
аккуратно "разобрал" все произведения Довлатова, свои довольно приемлемые
идеи проиллюстрировал обширными цитатами. Больших филологических
претензий не видно, и это радует. С другой стороны, есть ощущение, что такую
книгу мог бы написать каждый, "тот же я", как писал Довлатов в письмах к
Ефимову. Несколько отмеченных мной цитат:
"Желание командовать в посторонней для себя области - есть тирания".
"Выше всех литературу ценят в России, в России за литературу убивают"
(это не Довлатов - О.Мандельштам).
"Поэзия есть форма человеческого страдания. Не уныния, меланхолии,
флегмы, а именно - страдания. И не в красивом элегантном смысле, а на
уровне физической боли. Как от удара лыжами по голове. То есть
альтернатива: плохая жизнь - хорошие стихи. А не: хорошая жизнь, а стихи ещё
лучше. Бог даёт человеку не поэтический талант (это были бы так называемые
литературные способности), а талант плохой жизни. Не будет лыжами по морде,
стихов не будет".
***
Наверное, это суждение Довлатова относится не только к поэзии. Сам он,
живя в Америке, в конце 80-х приобрёл все атрибуты преуспевающего
писателя. Всё написанное напечатано русскоязычными издательствами на
Западе. Кое-что переведено на несколько иностранных языков. Рассказы
печатает "Ньюйоркер", престижный журнал, в котором до того из русских
печатался только Набоков. Первые публикации прошли на Родине. Удалось
даже рассчитаться с вечными долгами и купить машину. И когда всё это
произошло, когда, наконец, закончилось "лыжами по морде", перестали
приходить новые темы. И это оказалось самым сильным ударом, который
Довлатов пережить не смог.
14.09.2001
Написать отзыв
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
|
