"Если б Олег создал антифашистскую организацию, я обязательно бы туда вступила!"

    Шепот моря, крымская осень. Таинственные игры воображения. На огромном экране летнего кинотеатра – фильм про героических разведчиков, коварных шпионов и бдительных пионеров. Черно-белая история, где никто никого не поцелует, а другое нам показывать нельзя – мы слишком взвинчены. Молодогвардейцы тоже были тинейджерами. Взвинченными, недисциплинированными, влюбчивыми, искренними. Красота мира, жажда любви, подвигов и правды ощущалась ими так же остро, как и нами. Они были молоды, им удалось стать героями. А нам? Не знаю. Скорее всего, нет. Хотя есть и свои плюсы – нас скоро поведут в столовую, а не на расстрел.

    Мне сказали, что плоды этого дерева можно есть. Вкусила. Обошлось: из рая меня не изгнали, но воспитатель сказала: «Это – не финики! Есть их – нельзя!»

    Шефский концерт ВИА из воинской части. Музыкантов очень жалко! Они смотрят на нас с такой завистью! Наверное, на нашем месте они даже согласились бы спать днем!

    Старшим отрядам на тихом часе разрешено читать. Других условий и возможностей читать нет. Как я хочу читать! Как я мечтаю читать! Однажды я приболела и читала подряд несколько часов. Пушкина, «Повести Белкина»! Какое это было счастье!

    Неужели все растения появились сами по себе в процессе эволюции? И все это разнообразие, всю эту красоту никто не придумал? Неужто Бога и правда нет? В Крыму в это как-то не верится! Папа и мама попросили меня в каждое мое письмо вкладывать рисунок какого-нибудь здешнего растения. Очень хорошее задание. И я рисую в блокноте местную флору, которая осенью цветет-пылает ярче, чем летом.

    В прошлом году Олег Б. прислал мне отсюда маленькую, бархатную веточку туи. И там, где на конверте помещены образцы написания цифр почтового индекса закрасил некоторые клеточки в виде слова: «ПИШИ!» Олег Б. очень милый. Он, правда, похож на Олега Кошевого – такая же лукавая круглая мордашка. И прическа… А если бы Олег Б. создал антифашистскую организацию, я обязательно бы тоже туда вступила! И мы бы вместе боролись и погибли бы за свободу и счастье Родины! Я плачу об этом долго и сладко. Хорошо плакать о том, как мы с Олегом Б. стоим рядом, бесстрашно глядя в лицо смерти. Только в тинейджерстве так радостно и сладко думается о смерти. А в этом году я ему тоже пошлю отсюда веточку туи, мягкую, как кошачья лапочка. Нет, лучше красный виноградный лист – красный-красный, того чистого цвета, который… Так, Грина не трогать!

    Я все время пишу письма. Я все время мечтаю. Я не живу «здесь и сейчас», хотя и «здесь» и «сейчас» - прекрасно. Таково свойство крымской осени – она совершенна и одухотворена настолько, что не мечтать – невозможно. Как невозможно и говорить об этом. Говорить, вообще трудно. О чем говорят тинейджеры? О чем угодно, только не о том, что они действительно думают и чувствуют. И еще они постоянно ссорятся. И выкидывают разные необъяснимые фортеля.

    Вот Андрей Т. из нашего города взял и залез на крышу Музея космонавтов. Не на спор. Один. Просто так. Сидел там один и смотрел на море. За это весь наш отряд наказали поездкой в Севастополь – мы туда поехали лишь во вторую очередь. Мы все очень злы на Андрея и сказали ему много обидного. Он огрызался и прощения не просил. А в прошлом году, как рассказывал Олег Б., один мальчик убежал из лагеря и жил на раскопках. Его отправили за это домой.

    Из гладильной каждый вечер доносится запах жареного: мы жарим хлеб на утюге.

    Мы ставим концерт отрядной самодеятельности. Одна наша девочка – балерина. Она хочет танцевать «Неаполитанскую польку». А музыки нет. И мы ей поем: «Дорогая моя баб-ка! Подарила мне овеч-ку! А сама пошла на реч-ку! К молодому человеч-ку!» А она танцевала в пачке, на пуантах, серьезная такая. Ужасно глупо. Глупее только наши речевки. До сих пор думаю, кто ж их, такие глупые, сочиняет? Неизвестно. Идем, орем их. Зачем? Мне хочется слушать море и мою подругу Иру. Она поет мне на ухо самодельные песни про любовь. Про летчика, который узнав, что его разлюбила подруга, специально врезался в землю. Ира от этой песни плачет. У меня в душе смута – мой дедушка-авиаконструктор как-то сказал мне, сколько стоит самолет. И к сочувствию несчастному влюбленному летчику примешивается недоумение – это ж государственная собственность! Если у нас каждый, кого разлюбили, угробит по самолету – что же это такое будет в масштабах страны! Про «дочь рудокопа Джен Грей» мне нравится больше, хотя там тоже все кончается плохо. Зарезали…

    В этих песнях все влюбленные мрут, как мухи. Тинейджерский фольклор романтичен и мрачен. Даже наши любимые «легальные» песни таковы – «Там вдали за рекой», «Лошади в океане»…

    В столовой нам однажды дали борщ с пампушками. Незнакомые с украинской кухней борщ съели, а пампушки оставили к чаю – они же как булочки! И были очень удивлены тем, что они натерты чесноком. Некоторые товарищи, которые нам не товарищи, за это бросили их на пол. За это нам провели суровую и пафосную беседу: «Хлеб – имя существительное». Лучше бы перед обедом объяснили, что такое пампушки и с чем их едят.

    Я хожу на ЛФК. Там здорово! Но нам сказали, что все женщины дышат грудью, а все мужчины – животом. Я-то, к сожалению, дышу животом, хоть и девочка. В попытке перейти на дыхание грудью, я вся измучилась, чуть не задохнулась, как тот ёжик из анекдота, который научился дышать попой, а потом сел на пенек и умер. По этому поводу я очень огорчилась, зато нам показали упражнения для тонкой талии. Вечером девчонки их с ожесточением делали минут по тридцать перед сном. Неделю. Потом устали так, что никаких талий нам стало не надо!

    Операция «улитка». Мы собираем улиток в мешки, потому что они едят зелень, всю здешнюю красоту. Нам их жалко. Потом прибегает Бориска и говорит, что улиток нам завтра приготовят и заставят есть. Некоторые Бориске поверили, и их заранее, уже сегодня вырвало. Да ну его! Он вообще бритвочкой вырезал у себя на обеих руках «НИНА». А через две недели вся его любовь к Нине прошла! Нет, не приведи Бог доверить Бориске самолет!

    Лестница в корпусе – сквозная, бетонные ступеньки – на легких металлических конструкциях. Мы, девчонки в юбочках, стоим внизу до последнего, ждем, чтобы прошли мальчишки. Неудобно! А вот К. – она специально взяла и пошла! Да, она такая! Ей все нипочем: у нее нашли вшей и обрили ей голову. Но она и так ухитряется всех сводить с ума! Пошла-ка и я по лестнице, чего стою! Снизу раздается хохот… Архитектор! Знаете что! Вы - бездушный человек!

    Вокруг столовой забегали маленькие котятки! Такие милые! Работники столовой сказали нам: забирайте-ка, увозите их домой! Моя одноклассница Таня Ч. не выдержала. Дала родителям телеграмму: «Из лагеря приеду не одна. С Кешей».

    Черно-белого пушистого котенка Кешу сунули под куртку и повезли в Кирово-Чепецк. Сначала сутки до Москвы. (Каждому из нас в поезд дали сухой паек. Некоторые проглоты съели его весь сразу, и у них болели животы. А другие жались – держали его почти до самого дома, так что из мешка запахло, и животы опять же заболели). В пользу Кеши мы отдали Тане Ч. всю пайковую колбасу. Кеша больше играл с нею, чем ел, и бегал по вагону.

    В Москве между поездами нас повели на Красную площадь и в Мавзолей. На входе в Мавзолей на нас придирчиво смотрели. Никто бы не додумался, что нам придет в голову тащить туда котенка Кешу. А мы – додумались. Куда же нам было его девать? Так что основным ощущением в Мавзолее был страх – а ну как Кеша выскочит у Тани Ч. из-под болоньевой куртки и прыгнет прямо на Ильича?!

    Но все обошлось – от ужаса ситуации даже Кеша притих. Ночь в поезде из Москвы вся наша группа решала проблему туалета Кеши. Проводники Кешей и нами были недовольны.

    Ранним ноябрьским утром мы сходили с поезда в Кирове. Нас встречали родители! Ближе всех к вагону стояли папа и мама Тани Ч. Они были всех бледней!

    Как я запомнила все это? Очень просто. Там, в пионерском лагере имени Олега Кошевого, с сентября по ноябрь 1978 года я вела дневник.